Ó О.Ю. Красильников, 2005

Красильников О.Ю. Импорт институтов экономической власти в современной России / Современное общество: человек, власть, экономика: Материалы науч. конф. преподавателей и студентов фак. соц. и гум. наук СГУ. Саратов, Изд-во Сарат. ун-та, 2005. Ч. 1. С. 127 – 135.

 

 

Проблема импорта институтов экономической власти в России весьма актуальна. По словам Т. Эггертсона: "Самый важный новый урок, который можно извлечь из … перехода [экономических систем советского типа к рынку], связан с ограниченностью наших знаний об институциональной динамике, о путях внедрения новых социальных технологий в общество, обладающее собственными сложными институтами, в особенности же о способах обеспечения новой организации экономики"[1].

Местные технологии экономической власти, или институциональная среда и организации, вступают во взаимодействие с новыми, импортированными социальными технологиями и могут оказать решающее влияние на эффективность новых институтов, создавая тем самым проблемы определенного рода, которые не имеют существенного значения, когда на вооружение берутся физические технологии. Зачастую мало что известно о взаимной дополняемости импортированных, или новых, социальных технологий с ранее существовавшими институтами экономической власти. Эти последние могут либо подкреплять, либо, наоборот, нейтрализовывать новые структуры, как, например, в ситуации, когда страны заимствуют уставы корпораций или конституции, хорошо зарекомендовавшие себя в других регионах мира.

Поиски альтернативы приводят революционному варианту институционального развития, заключающемуся в попытках изменить прежде всего формальные рамки, ориентируясь на уже известные образцы. Речь идет об импорте формальных институтов экономической власти, уже доказавших свою эффективность в обеспечении взаимодействий, и отхода на этой основе от тупиковой траектории институционального развития. Иначе говоря, преобразования ориентируются на достижение определенного результата и исходные условия – существующие в обществе неформальные властные институты – принимаются в расчет в последнюю очередь. В отличие от генетических изменений, сопровождающих эволюцию институтов, революционные изменения можно назвать онтологическими: желаемая ситуация проецируется на общество. Еще одно отличие от эволюционного варианта развития заключается в необходимости политической воли для осуществления революционных преобразований. Роль государства из чисто технической, сведенной к законодательной фиксации неформальных норм, превращается в главенствующую.

Революционные изменения касаются в первую очередь формальных рамок, ибо неформальные не поддаются прямому воздействию и могут быть изменены лишь индуктивно, как реакция на новые формальные рамки. На какие же образцы ориентированы изменения формальных институциональных рамок? Во-первых, институты могут строиться в соответствии с некой идеальной моделью, т. е. напрямую переносятся из теоретической модели на практику. Примером из российской истории является период после Октябрьской революции 1917 г., когда институты нового общества создавались под копирку тех, которые описывались в работах К. Маркса и Ф. Энгельса. Общество планировалось построить по принципу единого производственного кооператива, для чего требовался переход от частных раздробленных коллективов к модели единой фабрики, функционирующей на основе принципов централизованного снабжения и распределения.

Парадоксально, но и становление институтов рынка даже в Англии включало в себя элементы копирования теоретической модели, только на этот раз – А. Смита, И. Бентама и У. Таунсенда. Английский парламент образца 1800 – 1830-х годов, согласно К. Поланьи, воодушевленный идеями указанных авторов, обладал политической волей, необходимой для отражения в законах модели laissez-faire. Таким образом, рынки, построенные на основе принципа свободной конкуренции, возможно никогда не появились бы, если бы они развивались эволюционным образом. В конечном счете принцип laissez-faire был навязан государством. Косвенно с этим утверждением соглашается и Д. Норт, который видит в либеральной ориентации английского парламента результат особого расклада политических сил: парламент контролировался политическими силами, интересы которых счастливым образом приняли форму создания предпосылок рынка, основанного на свободной конкуренции[2].

Во-вторых, институты могут воспроизводить образцы, существовавшие в истории данной страны, но исчезнувшие в процессе исторической эволюции общества. Поиск исторических образцов для подражания, принимающий форму поиска утраченного «золотого века», связан с опасностью появления институциональных «атавизмов». Например, на одном из этапов рыночных реформ в Тунисе государство решило воссоздать институт гильдий, хорошо зарекомендовавший себя вплоть до начала ХХ в. Целью государства было обеспечить стабильность и подконтрольность локальных рынков, контроль качества продающихся на них товаров. Однако эксперимент по реанимации института не удался: в условиях современного рынка и конкуренции со стороны импортных товаров гарантии качества, базирующиеся на личной репутации аминов, глав гильдий, так и не смогли заработать. То же можно сказать и о предложениях восстановления института земства как основы местного экономического самоуправления в современной России.

В-третьих, формальные институты могут строиться по образцам, существующим в других странах. Причем речь идет как о политических (институты демократии), так и экономических властных институтах.

Реформы Петра I интересны в качестве первой попытки комплексной институциональной трансформации российского общества по западноевропейским стандартам. Делая вывод об отсталости господствующих в России норм (главным образом неформальных), он предпринял попытку их комплексной замены на доказавшие свою эффективность в европейских странах формальные правила. Причем речь шла именно о насаждении «сверху» новых законов. Рыночные реформы 90-х годов тоже во многом основывались на стратегии импорта институтов, В первую очередь это связано с противоречием между локальным характером норм внелегального рынка, существовавшего в советский период, и потребностью поскорее найти замену оказавшимся в глубоком кризисе институтам командной экономики. Впрочем, были и периоды, когда Россия (СССР) выступала в роли экспортера своих институтов, главным образом после второй мировой войны. Например, внедрение правил планомерной организации производства, проведение реформы банковской сферы, социальной системы осуществлялись в восточноевропейских странах по советским образцам.

Теперь зададимся вопросом об эффективности импорта институтов экономической власти: может ли он достичь поставленной цели – смены траектории институционального развития современной России? С одной стороны, известен опыт послевоенного развития Японии, в которой институциональные реформы проводились под контролем американских оккупационных властей и по американским образцам политических, социальных и экономических институтов. Именно реорганизация «дзайбатсу» (zaibatsu), всесильных в довоенный период семейных корпораций, и их превращение в акционерные общества с распылением контроля среди мелких акционеров (в 1949 г. 70% держателей акций были физическими лицами), распространение американской модели внутрифирменного управления, воспроизведение американского законодательства о профсоюзах были одними из ключевых факторов послевоенного экономического успеха Японии.

С другой стороны, универсализация европейской а затем и американской модели государства обусловила рост локальных и региональных конфликтов в странах третьего мира. Например, принцип территориального построения государства неприемлем для исламских и индийских народов, религия и культура которых предполагает построение государства на основе принципа не территориального единства, а «единства в вере», а также кочевых племен. Тем более неприемлемым является насаждение американской «демократической» модели насильственным путем (Ирак).

Получается, что импорт институтов создает хаос, который распространяется не только на политическую сферу, но и на процесс национальной самоидентификации, коллективных действий. Возможность возникновения эффектов, прямо противоположных ожидаемым, при импорте одного из наиболее признанных образцов – американской Конституции, отмечалась многими исследователями. Так, своего рода естественный эксперимент был поставлен в ходе реализации Акта о реорганизации индейских резерваций (The Indian Reorganization Act, 1930), предполагавшего распространение модели американского государства и на племена индейцев, живших до этого по собственным законам и с использованием традиционных властных структур. Результаты эксперимента далеко не однозначны – часть племен в результате деятельности в новых институциональных рамках добилась серьезного социального и экономического прогресса, а другая часть, наоборот, вошла в глубочайший кризис. Общий вывод заключается в том, что импорт институтов безусловно оказывает влияние на динамику институционального и экономического развития, но это влияние может принимать как позитивные, так и негативные формы.

По мнению А. Олейника,  основными факторами, влияющими на успех импорта институтов, являются степень и характер конгруэнтности господствующих в стране-импортере неформальных норм и формальных норм, на основе которых функционирует импортируемый институт[3]. За неимением лучшего А. Олейник использует геометрический термин, под которым подразумевает наличие общих тенденций развития господствующих в обществе неформальных и импортируемых формальных норм. Наличие между нормами конгруэнтности позволяет получить их конвергенцию, сближение тренда, траектории институционального развития. В свою очередь, конвергенция бывает позитивной и негативной, эволюционной, стабильной или гибридной.

Позитивная конвергенция заключается в сближении формальных и неформальных норм на основе тенденции, ведущей к оптимуму. Негативная конвергенция, наоборот, принимает форму общей тенденции к неэффективному результату. Эволюционная конвергенция (Й. Шумпетер, Дж. Гэлбрейт) видит в сближении норм динамический процесс. Гипотеза статической конвергенции (Ф. Перу) предполагает ситуацию, в которой формальные и неформальные нормы дополняют друг друга. Наконец, гибридная конвергенция (Я. Тинберген) заключается во взаимном влиянии формальных и неформальных норм, в итоге тенденция институционального развития не совпадает ни с трендом развития неформальных норм, ни с трендом развития формальных.

Каким же образом можно оценить или даже измерить характер и степень конгруэнтности формальных и неформальных норм? Известно несколько методик, каждая из которых имеет свои недостатки, связанные главным образом с их нацеленностью на анализ конкретных случаев импорта институтов и, следовательно, ограниченностью сфер их применения. Во-первых, юридическая методика оценки перспектив внедрения в корпус права элементов других правовых систем. Она строится на основе предположения, что имплантируемая норма будет работать только при условии принадлежности юридической системы-донора и юридической системы-рецептора к одному и тому же классу эквивалентности. То есть импортируемые и существующие нормы должны описываться с помощью отношений рефлективности, симметричности и транзитивности.

Во-вторых, методика Дж. Ховстеда, разработанная для сравнения управленческой культуры в различных странах чтобы оценить перспективы использования одинаковых методов управления в странах с различными традициями организации трудовых отношений[4]. Данная методика позволяет измерить расстояние между неформальными и формальными нормами по пяти следующим параметрам: дистанция власти, индивидуализм/коллективизм, мужское/женское начало, избежание неопределенности (отношение к риску), ориентация на долговременные или на кратковременные цели в жизни.

В-третьих, методика С. Корнела и Дж. Колта, предложенная, чтобы определить степень совместимости формальных институтов власти и неформальных норм, регулирующих властные отношения. Учитывая направленность анализа на институты власти, в методике используются следующие параметры: структура власти, властные полномочия, место институтов власти в социальной структуре, источник власти[5].

В-четвертых, методика, основанная на сравнении норм, которые образуют идеальные типы господствующего в обществе неформального и  импортируемого формального института экономической власти. При условии создания идеальных типов основных институтов общества (рынка, фирмы, домашнего хозяйства, государства) этот подход позволяет исследовать широкий спектр институциональной динамики.

Итак, сформулируем два сценария развития событий в случае импорта институтов экономической власти. Во-первых, в случае совпадения формальных и неформальных норм происходит ускорение институционального развития. Но при этом радикальной смены его траектории не произойдет, ведь изначально формальные и неформальные нормы не противоречили друг другу. Институт лишь проходит быстрее ряд этапов своего становления, которые в случае эволюционного развития заняли бы значительно больший период времени. Во-вторых, в случае несовпадения формальных и неформальных норм происходит замедление институционального развития ввиду роста рассогласования между указанными нормами. Второй сценарий чреват возникновением различного рода институциональных деформаций и отклонением от оптимальной траектории развития.

В случае развития событий по второму сценарию возможное решение могло бы заключаться в смене образцов импортируемых институтов, например, американской модели на германскую, французскую, японскую, или наоборот. Такой подход позволил бы найти такую страну-экспортера, чьи формальные институты конгруэнтны с неформальными институтами страны-импортера. А далее начинается длительный процесс взаимодействия формальных и неформальных норм: исходный импульс от внедрения нового формального института вызывает реактивные изменения неформальных норм, изменения неформальных норм сказываются на структуре формального института и так далее.

Кроме того, остается вариант отказа от импорта институтов и сохранения эволюционного характера институционального развития. В последнем случае  способность институтов экономической власти распределять правомочия между хозяйствующими субъектами оптимальным образом остается под вопросом. Учитывая лежащий в основе большинства неформальных норм в России принцип разделения людей на «своих» и «чужих», можно предположить, что в случае естественной эволюции властных институтов здесь сформируется, по словам А.В. Бузгалина и А.И. Колганова, мутантный  вариант капиталистической экономики, ядром социально-экономической власти которого является кланово-корпоративная система[6]. При этом большая часть кланов организационно неоформлена и неинституционализирована, зачастую функционирует в теневом секторе экономики. Интересным в этом смысле является сравнение А. Олейником экономических отношений в России с отношениями в тюремном сообществе[7].

В неоинституциональной теории известна концепция зависимости от предшествующей траектории развития[8]. Согласно ей развитие всегда исторически обусловлено предшествующими институтами. При этом иногда возникает так называемый «эффект блокировки», когда никакие инновации не способны кардинальным образом изменить возникшие однажды, пусть даже неэффективные институциональные рамки. В доказательство приводится пример Испании и Португалии, в которых на волне великих географических открытий возобладали меркантилистские настроения, что впоследствии надолго затормозило их экономическое развитие. Д. Норт говорит в этой связи о тупике, в который попали латиноамериканские страны, вынужденные следовать меркантилистским традициям, навязанным испанцами в эпоху колонизации. В отличие от североамериканских стран, которые были колонизированы примерно в ту же эпоху британцами как носителями передовых рыночных идей, южноамериканские страны обречены воспроизводить "следы" меркантилизма.

Историческая обусловленность развития означает, что институциональное наследие ограничивает спектр сегодняшних возможностей эффективного институционального импорта. Концепция исторической обусловленности развития объясняет полное отсутствие изменений и способствует утверждению радикального пессимистического взгляда на вещи.

Таким образом, главным условием непрерывного воспроизводства общества и его устойчивого социально-экономического развития является соответствие неформальных норм, существующих на уровне повседневной жизни, и импортируемых формальных институтов экономической власти. Любые демократические или рыночные реформы, какими бы прогрессивными ни были их первоначальные цели, обречены па неудачу, если данное условие не выполняется. Какой бы ни была природа импортируемых институтов, похожий характер формальных и неформальных норм остается основным условием их успешной адаптации и функционирования в новых условиях. Например, способы управления корпорацией, воспроизведенные один к одному по моделям, описанным в стандартных западных учебниках по менеджменту, в развивающихся странах (в том числе и в России) зачастую проигрывают в эффективности традиционным методам администрирования, какими бы «устаревшими» последние ни были.

Успех многих «красных директоров» в современной России объясняется тем, что они не «заражены» склонностью действовать на рынке по моделям, импортированным из развитых стран. Однако, если заимствование западных методов управления в худшем случае приводит к банкротству использовавших ее фирм, то неуспешный импорт властных институтов на уровне национальной экономики приводит к значительно более серьезным последствиям. Чем сильнее стоящие перед реформами задачи противоречат установкам, зафиксированным данным институциональным контекстом, тем больше угроз порядку несут в себе реформы и тем более вероятно возникновение социально-экономических деформаций.

В этой связи представляется интересной альтернативная трактовка процесса институциональных изменений с позиции теории институциональных матриц, предложенной С.Г. Кирдиной[9]. Согласно этой концепции институциональная структура национальной экономики представляет собой совокупность элементов двух качественно разнородных типов. Во-первых, это базовые институты, являющие собой найденные в ходе общественной практики и постоянно воспроизводящиеся наиболее существенные и устойчивые формы связи субъектов, позволяющие обществу развиваться, сохраняя свою самодостаточность и целостность, независимо от воли конкретных субъектов. Базовые институты постоянны, неизменны и сохраняют свое содержание, определяя тип институциональной матрицы общества и экономики как его функциональной подсистемы. И, во-вторых, это институциональные формы, отражающие содержание базовых институтов. Институциональные формы в отличие от базовых институтов изменчивы, постоянно обновляются и могут целенаправленно модифицироваться субъектами. Возможные модели базовых институтов ограничиваются западным типом институциональной матрицы (институты рыночной экономики) и восточным (институты "редистрибутивной" экономики), причем они полностью детерминируются характером материально-технологической среды национальной экономики. Таким образом, устойчивость институциональных матриц объясняется, прежде всего, свойством комплиментарности образующих ее базовых институтов и детерминированностью материально-технологической среды экономики, а именно ее коммунальностью или некоммунальностью. Поэтому в данной теории процесс институциональных изменений представляет собой процесс совершенствования институциональных форм в рамках эволюции, задаваемой институциональной матрицей общества.

И хотя общее направление исследования, заданного С.Г. Кирдиной, является верным, приведенная трактовка институциональной матрицы достаточно размыта. По нашему мнению, институциональная матрица представляет собой органический комплекс институтов, характеризующих способ взаимодействия индивидов в рамках устойчивых общественных групп, как между собой, так и по отношению к другим социальным группам. При этом поведение членов каждой из этих групп будет характеризоваться своим типом институциональной матрицы. Необходимым условием устойчивого экономического роста является соответствие импортируемых институтов типу институциональной матрицы наиболее активных общественных групп, которые могут служить основой формирующегося «среднего класса» – основного проводника рыночных реформ.